Третьего мая я писала о том, что он меня не любит. Четвертого мая я услышала это от него в лицо. Десятого мая я наконец-то смогла об этом написать. Хронология внутренней смерти.
Мы идём гулять в лес и я ничего не подозреваю, привычно счастливая только от того, что он рядом. Я говорю ему про Мишку и его кота, потом вспоминаю как последняя кошка, что у меня была, выбежала в подъезд, ее прижало дверью домофона и переломало заднюю лапу. Я ревела всю ночь. От невозможности помочь, круглосуточной ветеринарной помощи в нашем городе еще не придумано. И я смотрела как она мучается, ревела и думала, что выхода собственно два - вправить или добить. Только не оставлять, не оставлять в этом ужасном мучительном состоянии, когда смысл есть боль, а боль становится смыслом.
Когда он сказал о том, что не любит и нет смысла ждать, эта история резко подскочила в памяти. Вправить или добить? Кошку вылечили. А меня добили.
Я пыталась плакать сразу после, через день и через два, но слез нет. Есть пустота и боль, уже вошедшая в привычку. Когда утром я приехала к Насте, она сказала что я за эту ночь постарела лет на 10. И я не спорю. Люди стараются не встречаться со мной взглядом.
Шестого я каким-то чудом защищаю практику, написанную на коленке только что; седьмого я просыпаюсь вечером и мы идём с девчонками гулять и пить пиво; приезжает Мишка и восьмого я веду его в кальянную огромной компанией, а потом в местное караоке. Мы сидим до закрытия и выходим в совершенно пустой город в половине пятого утра; я сплю пару часов и еду за Настей, потом - в Берсеневку к Владу.
Видишь, я не остаюсь одна. Я стараюсь жить. Я пытаюсь жить с этой дырой в груди, постарев на 10 лет за одну ночь. Я сама стараюсь не смотреть себе в глаза, когда накладываю немыслимые слои макияжа.

Душа моя прегрешная, что не плачешься?
Ты плачь, душа, рыдай всегда:
Тем утешишься.